Из романа "Поющие фотографии"
Человек живёт, творит, поступает, принимает решения, которые формируют его «сущность», но приходит время, он становится немощным, маленьким даже физически…и уходит тихо, как лопнувшая струна…в своё время дававшая столько радости слушателям… Звуковые волны, колебания не исчезают, они распространяются до бесконечности в пространстве (даже если мелодия не задела души слушателя). Это свойство мира, основанного на циклах – волновых, звуковых, механических и так до бесконечности различных по форме и содержанию – есть сущность. Беспристрастным в этом мире, наверное, никто быть не может? Или не должен, во всяком случае», – так рассуждал я, а наш серебристый Мерседес, объехав автовокзал и свернув за торговый центр «Океан», уже останавливался у подъезда дома. - Приготовь медаль и цветы, – быстро проговорил я Наташе. – Фотоаппарат вынь из кожуха, чтобы не возиться перед ветераном. Волнительное и ответственное задание сопровождалось фотографированием. Тогда я не думал, что эти фотографии заставят меня по-новому взглянуть не только на творчество, музыку, поэзию, но и откроют новый этап в осмыслении мироздания в целом, когда нечеловеческие испытания простого человека в самой страшной войне по известным моральным, философским, историческим законам в сочетании с физическим миром, полным звуков, изображений, запахов и ещё много чего, неизвестным нашему разуму и науке парадигмам, перерастут в цикл песен под названием «Поющие фотографии». Разве могут фотографии петь? Петь может человек. Говорят, что «поёт» скрипка. Издавая звуки, приобретает статус поющего какой-либо физический, реально существующий в пространстве, предмет. Фотография – это видимый объект. Листок бумаги, на котором изображены что-либо. Издавать звуки сама по себе эта бумажка не может, разве что когда её кто-то начнёт рвать, медленно или рывком. Но то, что происходило при встречах с людьми, прошедшими войну, и запечатлевалось на фотографиях, становилось тем сектором окружающего мира и человеческого сознания, которое не умещается в десять процентов способностей человеческого разума. Фотографии запели не потому, что так захотелось представить мне свои песни впоследствии, а потому, что это понятие – поющие фотографии – так же не умещается в сознании и парадоксально с точки зрения языка, как и то, о чём они повествуют, непонятное и противное человеческой натуре. Война. Не может наш разум вместить в свои мыслительные парадигмы это понятие и детально объяснить его… От того, что испытали наши люди, наши родственники в эту страшную войну, срывает мысль, голову, способность вместить это в своё сознание. И в результате попыток, весьма безуспешных, рождается такое же абсурдное – с точки зрения здравого смысла (хотя современные компьютерные технологии формально «расчленяют» этот процесс на отдельные опции, суживая до элементарного школярства суть вопроса и оставляя в стороне человека чувствующего) понятие – «поющие фотографии»… Остаётся только соединить теперь со звуком натянутой струны и голосом человека… - Заходите. Молодые люди, заходите, – говорила с улыбкой пожилая женщина невысокого роста в белой парадной гимнастёрке с медалями на груди. – Можете не разуваться. Я вручил ветерану Юбилейную медаль, цветы, и произнёс слова благодарности за Победу. Мы отказались вежливо от стола, на котором были конфеты, печенья и чашечки к чаю и попросили рассказать что-нибудь о её военном пути в далёких сороковых. И стала военная медицинская сестра рассказывать. Сначала её смущало то, что периодически вспыхивал фотоаппарат, но потом и вспышки фотоаппарата, и наши приветливые лица, и накрытый стол в честь приёма гостей с памятной медалью – всё осталось по одну сторону, а по другую - молодая девушка на горячей и горящей линии фронта… - В тот день было особенно много раненных, – начала ветеран. – Двое умерли у меня на руках. Я успела затащить их волоком в блиндаж, – она изменилась в лице, стала какой-то другой, в ней как будто проснулась другая, совсем молодая девчушка. – И вот ближе к вечеру, когда мы передислоцировались, прикрытые нашими артиллеристами, подальше от линии огня, где творилось что-то невообразимое – не понять, откуда доносятся выстрелы и разрывы бомб, так вот, попадает ко мне раненый боец. Истекает кровью. Я оказываю ему помощь, накладываю перевязочную шину на руку. Он, молодой, такой парнишка, старшина. «Разведчик», – думаю. Вижу – сидит он справно, спокойно. Можно отправляться на огневую. А потом присматриваюсь – а он жёлтый. «Ба! – осенило. – Да, у него же желтуха! Гепатит. Где же он его подхватил?! Мало ли где: что-то съел грязное!» И говорю ему: «А теперь пойдём, уложу тебя на кушетку». Но он сопротивляется: «Медсестра! – просит умоляющим голосом. – Я должен быть со своими товарищами, воевать, отомстить этим сволочам за рану свою!» Я ему: «Ты что?! У тебя гепатит! Ты же заразишь всех остальных!» И укладываю его на кровать. Вечером обхожу раненых. Подхожу к его кровати – а она заправлена, и на ней маленький клочок бумаги, и написано: «Целую Ваши нежные руки».
Человек живёт, творит, поступает, принимает решения, которые формируют его «сущность», но приходит время, он становится немощным, маленьким даже физически…и уходит тихо, как лопнувшая струна…в своё время дававшая столько радости слушателям… Звуковые волны, колебания не исчезают, они распространяются до бесконечности в пространстве (даже если мелодия не задела души слушателя). Это свойство мира, основанного на циклах – волновых, звуковых, механических и так до бесконечности различных по форме и содержанию – есть сущность. Беспристрастным в этом мире, наверное, никто быть не может? Или не должен, во всяком случае», – так рассуждал я, а наш серебристый Мерседес, объехав автовокзал и свернув за торговый центр «Океан», уже останавливался у подъезда дома. - Приготовь медаль и цветы, – быстро проговорил я Наташе. – Фотоаппарат вынь из кожуха, чтобы не возиться перед ветераном. Волнительное и ответственное задание сопровождалось фотографированием. Тогда я не думал, что эти фотографии заставят меня по-новому взглянуть не только на творчество, музыку, поэзию, но и откроют новый этап в осмыслении мироздания в целом, когда нечеловеческие испытания простого человека в самой страшной войне по известным моральным, философским, историческим законам в сочетании с физическим миром, полным звуков, изображений, запахов и ещё много чего, неизвестным нашему разуму и науке парадигмам, перерастут в цикл песен под названием «Поющие фотографии». Разве могут фотографии петь? Петь может человек. Говорят, что «поёт» скрипка. Издавая звуки, приобретает статус поющего какой-либо физический, реально существующий в пространстве, предмет. Фотография – это видимый объект. Листок бумаги, на котором изображены что-либо. Издавать звуки сама по себе эта бумажка не может, разве что когда её кто-то начнёт рвать, медленно или рывком. Но то, что происходило при встречах с людьми, прошедшими войну, и запечатлевалось на фотографиях, становилось тем сектором окружающего мира и человеческого сознания, которое не умещается в десять процентов способностей человеческого разума. Фотографии запели не потому, что так захотелось представить мне свои песни впоследствии, а потому, что это понятие – поющие фотографии – так же не умещается в сознании и парадоксально с точки зрения языка, как и то, о чём они повествуют, непонятное и противное человеческой натуре. Война. Не может наш разум вместить в свои мыслительные парадигмы это понятие и детально объяснить его… От того, что испытали наши люди, наши родственники в эту страшную войну, срывает мысль, голову, способность вместить это в своё сознание. И в результате попыток, весьма безуспешных, рождается такое же абсурдное – с точки зрения здравого смысла (хотя современные компьютерные технологии формально «расчленяют» этот процесс на отдельные опции, суживая до элементарного школярства суть вопроса и оставляя в стороне человека чувствующего) понятие – «поющие фотографии»… Остаётся только соединить теперь со звуком натянутой струны и голосом человека… - Заходите. Молодые люди, заходите, – говорила с улыбкой пожилая женщина невысокого роста в белой парадной гимнастёрке с медалями на груди. – Можете не разуваться. Я вручил ветерану Юбилейную медаль, цветы, и произнёс слова благодарности за Победу. Мы отказались вежливо от стола, на котором были конфеты, печенья и чашечки к чаю и попросили рассказать что-нибудь о её военном пути в далёких сороковых. И стала военная медицинская сестра рассказывать. Сначала её смущало то, что периодически вспыхивал фотоаппарат, но потом и вспышки фотоаппарата, и наши приветливые лица, и накрытый стол в честь приёма гостей с памятной медалью – всё осталось по одну сторону, а по другую - молодая девушка на горячей и горящей линии фронта… - В тот день было особенно много раненных, – начала ветеран. – Двое умерли у меня на руках. Я успела затащить их волоком в блиндаж, – она изменилась в лице, стала какой-то другой, в ней как будто проснулась другая, совсем молодая девчушка. – И вот ближе к вечеру, когда мы передислоцировались, прикрытые нашими артиллеристами, подальше от линии огня, где творилось что-то невообразимое – не понять, откуда доносятся выстрелы и разрывы бомб, так вот, попадает ко мне раненый боец. Истекает кровью. Я оказываю ему помощь, накладываю перевязочную шину на руку. Он, молодой, такой парнишка, старшина. «Разведчик», – думаю. Вижу – сидит он справно, спокойно. Можно отправляться на огневую. А потом присматриваюсь – а он жёлтый. «Ба! – осенило. – Да, у него же желтуха! Гепатит. Где же он его подхватил?! Мало ли где: что-то съел грязное!» И говорю ему: «А теперь пойдём, уложу тебя на кушетку». Но он сопротивляется: «Медсестра! – просит умоляющим голосом. – Я должен быть со своими товарищами, воевать, отомстить этим сволочам за рану свою!» Я ему: «Ты что?! У тебя гепатит! Ты же заразишь всех остальных!» И укладываю его на кровать. Вечером обхожу раненых. Подхожу к его кровати – а она заправлена, и на ней маленький клочок бумаги, и написано: «Целую Ваши нежные руки».